Предисловие первое
Как начиналась эта книга
В самом начале 1990-х работал я на одном калужской заводе. Молодой, холостой, был первым кандидатом в командировку в подшефное хозяйство. Или в «девяносто первый цех». Это была шутка такая. У завода всего девяносто цехов, ну а эта деревня- глухомань — девяносто первый, значит. Были у завода земли в отдаленном калужском районе, свои поля, которые отчасти обеспечивали столовую, и вот работников партиями направляли туда. Собрал я какие нужно вещички, простынку, мыло, почитать чего- нибудь (авось останется время) — и туда. Пока тебя не сменят через две недели. Заводской заработок при этом сохранялся, но и лишней денежной добавки к кошельку не ощущалось. Понятное дело, поездки эти не были особой радостью. Но куда деваться?
По шоссе-то ехать ничего. Сели с мужиками в кузов, под натянутый тент, на лавочки, и вперед. Потом же, где-то за Сухинича- ми, по колдобинам трясло немилосердно. Природа среднерусской равнины небогата: березняк, сосенки, поля. И где ты — бог весть. Только качает машину, как корабль на волнах. Урчит она зверем, но ползет по грязи. Одним из ориентиров была на этой дороге тонкая ржавая труба метров восьми, торчавшая из земли у самой обочины. На ее конце были приварены серп и молот, до смешного маленькие, с ладонь. Потом машина встречала фиолетовую гору удобрений, неизвестно зачем и кем ссыпанную возле дороги из кузова самосвала, похожую на огромный нарыв. И последняя, пожалуй, примета — маленькое кладбище. Жили мы в бараке в одной деревеньке, в километре от нее стояло село с единственной достопримечательностью — разрушенной церковью без колокольни, окруженной плотным кольцом лип и берез.
Был конец апреля. Мы сеяли ячмень. Однажды, когда работу удалось пораньше закончить, сидел я у мутного окна в сельском общежитии, и вертел «В поисках утраченного времени» Пруста. Ну, не лезло чтение в голову, настроение было не то... Надумал сходить посмотреть развалины.
Изнутри темная церковь напоминала пещеру. Сверху откуда- то капала вода, стены сплошь все были в плесени, как измазанные зеленкой. Только летучих мышей не хватало. Прошагал я дальше, в четверик. Там, напротив левой боковой двери алтаря лежала ржавая сеялка с черными корками полусожженных шин. Человек я впечатлительный, воображение у меня разыгралось быстро. И отчего-то представил я, как в полночь, когда село засыпает, в церковь тихонько прокрадывается бесенок. Самый обыкновенный, какими всегда их рисуют. Возьмите детскую книжку со сказкой о попе и работнике его Балде и посмотрите. С копытами, черной шерстью, с завитыми в спираль рожками и комичной кисточкой на хвосте, как у львенка. Он впрягается в сеялку, плавно так поднимается с нею в воздух и через разбитое окно, что напротив, вылетает вон. И сеялка проходит через кирпич стены, будто нож сквозь масло, и не крушит его, не ломает... И пока не пропоет рассветную песню петух, носится бесенок с гиканьем и свистом по окрестным полям, веселится, гремит сеялкой, пугая сонных журавлей и сорок. Но как только достигнет его чутких ушей предрассветное «кукареку», возвращается молнией обратно, оставляя сеялку в прежнем положении, будто и не было ничего.
Пройдясь по церкви еще раз, подобрал я на память кусочек кирпича и к выходу направился. Вдруг слышу шорох за спиной. Обернулся: белый голубь. Взмахнул, захлопал крыльями, взмыл под купол и пропал.
Это был самый настоящий голубь. Именно белый, а не сизый, которых везде пруд пруди. Нет, я не воспринял это как таинственный знак. Лишь показалось странным, что голубь появился как раз после всей той «бесовщины», которую навеяли эти руины.
Так возникла у меня мысль написать что-то о разрушенной церкви... Показалось, что не хватает исторических сведений, неплохо бы их использовать. Я пришел в архив, стал работать. И когда очерк был закончен, решил я сфотографировать храм.
Стояла середина апреля, время, когда солнце набирает злость и понемногу прогревает землю, уже согнав с нее снег. В один из выходных я взял ветхий отцовский велосипедишко, и в электричку. Было тепло. Но я не учел, что заброшенные сельские грунтовки еще не отходят к середине апреля, даже если сухая погода стоит недели две. Поворот на село я помнил. Свернул на разбитую бетонку с торчащими кое-где прутьями арматуры, похожими на искривленные щупальца. Ехать было можно, хотя и медленно. Бетонка длилась с километр. Потом началась дорога без покрытия: две колеи, залитые водой и клейкой глиняной кашей. Четыре километра до села я или нес велосипед на себе, или же вел его по обочине, выковыривая пальцами застревающую между колесами и щитками грязь.
Остались позади и серп с молотом, и фиолетовый фурункул, торчащий среди серой прошлогодней стерни. А кладбища все не было. Я стал сомневаться, правильно ли иду. Вспомнился рассказ одного сослуживца, который попробовал добраться сюда самостоятельно, да ошибся поворотом и вынужден был ночевать в каком- то стогу. Все глаза я просмотрел, разыскивая в кривых березняках и зарослях орешника разбросанные в стороны железные руки крестов и памятники. Потом понял, что заблудился. Решил назад не возвращаться. Должна же куда-то привести меня эта дорога!
Единственное, что говорило о присутствии человека — силосная башня, стоявшая у самого горизонта. Где башня, там и ферма, где ферма, там и люди, - рассудил я. Кто-нибудь да подскажет путь. Я взвалил велосипед на плечо и побрел в направлении башни прямо через поле, свернув с дороги. Шел под гору, поэтому горизонт поднимался, и вскоре единственный мой ориентир пропал из виду. Опять я двигался наугад. Кругом было пусто. Слева поле, за ним березовый перелесок, впереди тоже поле, справа, как огромная щетка, лежащая щетиной вверх, тянулась ровная стена ивняка. И сухие заросли чертополоха перед ней с меня ростом качали колючками. Когда они закончились, я испытал, на долю секунды, чувство, будто кто-то пристально смотрит на меня справа. Повернул голову и увидел знакомую красную церковь. Тут-то мне впервые подумалось, что она похожа на разрушенный маяк...
Таким было первое мое велосипедное путешествие. Вымотало оно, конечно, здорово. Расстояние-то нужно было проехать небольшое, но... В обратный путь, те же километров пять (а всего, значит, десять, не меньше) не я ехал на велосипеде, а он на мне.
Если взять карту любой области Центральной России, присмотреться, то можно отметить множество сел, которые, кроме обычной россыпи черных квадратиков и прямоугольничков, обозначены крестиком. Это церковь. Или действующая, или разрушенная. Если от села к селу идет тонкая черная змейка — это дорога без покрытия. Либо тропа. Если змейка эта проведена пунктиром, значит, местами она может пропадать у вас под ногами. Свои обозначения существуют для асфальтовых, щебеночных, широких грунтовых дорог. Так, прикинув по карте, как лучше проехать от одного села к другому, третьему и т. д., то есть, составив маршрут, можно трогаться в путь, взяв, разумеется, с собой запас еды, воды и фотоаппарат. И карту, конечно.
Впрочем, за свой туристский опыт я убедился, что все общедоступные карты наших областей созданы для шпионов. Конечно, это не совсем так, но определенная доля правды есть. И там, где обозначено роскошное асфальтовое шоссе, находишь порой такую тропку, что она и вовсе не видна под велосипедным колесом. Едешь, не зная куда, выискивая на горизонте силосные башни, верхушки церковных колоколен или еще что-то, говорящее о присутствии человека.
Я знаю, что если бы не тот белый голубь, это увлечение не возникло. Влекла и тайна дорог, тех мест, где не бывал. Сама дорога, когда ветер в лицо и скорость... И ощущение связи времен, это пребывание один на один с прошлым. Все это - моя земля. И эти руины — мое наследство. Ответить на вопрос «Что задумал Господь о России?» (старый, бердяевский) можно только после многих дорог, пройденных по ней. Мои дороги, мною намеченные и мною открытые, были дорогами ко мне самому. В архиве часто встречались дела о старообрядцах. К тому времени уже и сам я пришел к старой вере. А с годами определился круг калужских старообрядческих сел и деревень, где возникли приходы, были возведены храмы. Их в большинстве своем постигла та же участь, что и тот, из-за которого я впервые пошел в архив. Кто напишет о них? Перевернуть «тысячи тонн» архивной «руды» здесь мало, нужно изнутри знать и понимать религиозную специфику темы. Ведь наши представления о старообрядчестве зачастую искажены и складываются под влиянием стереотипов, неверных фактов, незнания... Изучение старообрядческих приходов калужской земли увлекло меня. Постепенно сложилась эта книга. Сплав очерка, летописи, энциклопедического словаря.
О самом же старообрядчестве — краткое, но, кажется, необходимое —
Предисловие второе
Две Церкви — два народа
Здесь нет возможности подробно излагать историю церковного раскола XVII века. Постараемся лишь поставить некоторые акценты. Если книга о старообрядчестве, важно уяснить старообрядческий взгляд на те события и всё, что за ними последовало. Что-то из сказанного, быть может, покажется прозвучавшим вскользь, но развивать те или иные положения с «ветвистой» системой доказательств в этой книге нет возможности и, кажется, особой надобности: в литературе, посвященной старообрядческому вопросу, об этом сказано достаточно[1].
«Убежденность в том, что старообрядцы не ушли из Православной Церкви, а остались в ней, составляет одну из принципиальных аксиом старообрядческого мировоззрения», — подчеркивает доктор философских наук М.О. Шахов в книге «Старообрядческое мировоззрение»[2]. И это действительно так. События середины XVII века принято называть расколом. Выражение прочно вошло во всеобщее употребление, слово «раскол» будет встречаться и в этой книге, но, вероятно, более точным все же будет другое определение: не раскол, а церковная трагедия. Церковная трагедия XVII века.
И если старообрядцы не ушли из Церкви, то раскольниками точнее будет называть не их...
Не старообрядчество возникло в XVII веке в результате церковной трагедии, а церковь, принявшая никоновскую реформу и объединившая большинство народа. «Казенная церковь», прозвали ее старообрядцы за то, что она целиком оказалась подчинена государству, стала «ведомством православного вероисповедания».
Старообрядчество — общее, довольно широкое название русского православного духовенства и мирян, отказавшихся принять реформу, предпринятую в XVII веке патриархом Никоном, и стремящихся сохранить церковные установления и традиции древней Русской Православной Церкви[3]. «Никоновские реформы имели то значение, что ими русский народ отстранялся от непосредственного участия в делах церковных и накопленные в течение долгих веков религиозные знания откладывались куда-то в сторону. Наряду с этим главенствующее значение получала бесконтрольная воля и власть иерархии, и взамен народного веропонимания выдвигалось на первое место понимание иное, принесенное из чужих стран. [...] Старообрядчество и есть история того, как русский народ проявляет свои веками скопленные религиозные знания, как эти знания, иногда совершенно неожиданно, выбиваются на Божий простор и распускаются в пышные и дивные творения. История господствующей церкви, в сущности, представляется историей того, как заносились на русскую землю и прививались к ней инородные религиозные веяния, сначала новогреческие, затем латино-католические и, наконец, протестантские. В сообразность этому история старообрядчества есть история развития собственно русской религиозной мысли, зарожденной в глубине веков, задавленной было при Никоне, но никогда не утратившей своих жизненных сил, растущей стихийно», — писал в своей известной работе «Философия истории старообрядчества» публицист и церковный историк начала XX века В.Г. Сенатов[4].
Обзор событий церковной трагедии XVII века в нашу задачу не входит. По словам историка А.В. Карташова, отцы собора 1667 года, закрепившего никоновские нововведения и предавшие анафеме приверженцев старого обряда, «посадили на скамью подсудимых всю русскую московскую церковную историю, соборно осудили и отменили ее»[5]. Это ли не трагедия? «За одно то, что они (старообрядцы. — В.Б.) не имели душевной поворотливости принять поспешные рекомендации сомнительных заезжих патриархов, — писал А.И. Солженицын, — за одно то, что они сохранили двуперстие, которым крестилась и вся наша Церковь семь столетий, — мы обрекли их на эти гонения, вполне равные тем, которые отдали нам возместно атеисты в ленинско-сталинские времена, — и никогда не дрогнули наши сердца раскаянием! И сегодня в Сергиевом Посаде при стечении верующих идет вечная неумолчная служба над мощами преподобного Сергия Радонежского, — но богослужебные книги, по которым молился святой, мы сожгли на смоляных кострах как дьявольские. И это непоправимое гонение — самоуничтожение русского корня, русского духа, русской целости — продолжалось 250 лет... и могло ли оно не отдаться ответным ударом всей России и всем нам? За эти столетия иные императоры склонны были прекратить гонения верных подданных — но высшие иерархи православной церкви нашептывали и настаивали: гонения продолжать»[6].
Вопрос о старообрядчестве — вопрос об истинной Церкви Христовой, той единственной, в которой только и возможно спасение, вопрос о ее присутствии на Земле или отсутствии. Глубокая убежденность в истинности своего упования помогала старообрядцам выжить в периоды самых жестоких гонений. И как иначе? «Если великий народ не верует, что в нем одном истина (именно в одном и именно исключительно), если не верует, что он один способен и призван всех воскресить и спасти своей истиной, то он тотчас же обращается в этнографический материал, а не в великий народ», — восклицает герой романа Ф.М. Достоевского Шатов («Бесы»)[7].
Старообрядческий мир сложен. Само понятие «старообрядчество» — расплывчато и придумано оно не самими старообрядцами. Однако, так или иначе, это слово прижилось, вошло в обиход, им приходится пользоваться.
Как уже было сказано, после церковной трагедии XVII века русская Православная Церковь разделилась, и если угодно, разделился сам народ, возникло «двународие»; «слово дико», но суть ситуации оно отображает. Русский народ перестал быть единым. Благодаря мощной поддержке государства и репрессиям утвердилось т. н. новообрядчество, которое вскоре, после упразднения патриаршества, стало управляться Синодом, ведавшим всеми делами церкви и возглавлявшимся мирским лицом — обер-прокурором. В синодальном православии (новообрядческом расколе) оказалось большинство населения России. Но и православные христиане, которые не приняли никоновские новшества и предпочли придерживаться прежних обрядов и чинопоследований, хотя и временно без епископов, уклонившихся в раскол, также разделились на две большие группы. Беспоповцы полагали, что в результате крушения православной церковной иерархии больше не существует благодати священства: она отнята навсегда, попов и епископов отныне не будет. В их среде возникло учение о так называемом духовном антихристе, который уже воцарился на земле — не во плоти, но духовно. Последователей беспоповства в Калуге и губернии было относительно немного и общины, зарегистрированные ими в начале XX века, были очень немногочисленны. Большую часть старообрядцев представляли поповцы. Признавая благодать священства, они принимали особым чином духовенство господствующей церкви (ему посвящена вторая часть книги), а духовное воцарение антихриста отрицали. Их вероучение не имело никаких новшеств.
*
Здесь надо еще вкратце остановиться на некоторых моментах старообрядческой истории. В 1846 году сбылась надежда старообрядцев, признающих священство: в Белокриницком монастыре, который тогда располагался на территории Австро-Венгрии, за границей России, к ним присоединился митрополит Босно-Сараевский Амвросий. Мы опускаем обстоятельства и подробности этого события, они достаточно известны. Полнота трехчинной иерархии была восстановлена. Митрополит Амвросий рукоположил себе приемника, архиепископа Кирилла (Тимофеева), других епископов, в частности, архиепископа Московского Антония (Шутова). Это произошло в 1853 году. Тогда же архиепископ Антоний приехал в Москву. С его именем связано восстановление иерархического управления Русской Православной старообрядческой Церкви в России, учреждение новых епархий, хиротония многих епископов и священников. Старообрядцы Калужской губернии находились под его омофором. Отдельная Калужско-Смоленская епархия была учреждена только в 1881 году.
Восстановление полноты церковной иерархии потребовало по-новому осмыслить бытие своей Церкви в мире, ее задачи, миссию, активно защищаться от полемических выпадов. С середины XIX века начинается расцвет апологетической литературы поповцев. Одним из видных старообрядческих писателей второй половины XIX века стал уроженец калужской земли, Мосальского уезда, Илларион Георгиевич Кабанов (1819—1882), взявший себе псевдоним Ксенос (по-гречески — Странник). В 1862 году он написал Окружное послание, в котором от имени Церкви отвергался ряд неправославных учений, воспринятых некоторыми христианами-старообрядцами, и утверждались принципы канонического отношения к господствующей церкви.
Впрочем, предоставим об этом право сказать другому старообрядческому писателю, епископу Арсению (Швецову). «Постоянные преследования, ожесточая старообрядцев против господствующей церкви, довели их до того, что даже в среду старообрядцев, принявших иерархию, проникло лжеучение беспоповцев о пришествии в мир последнего антихриста, которое ведет прямо к отрицанию той самой иерархии, которой принявшие это лжеучение последуют. Это лжеучение с большей силой проявилось в 1860-х годах в Стародубских слободах, но здесь встретило и наибольшее сопротивление». Лжеучение заключалось в том, что «имя Иисус, принятое церковию российскою, есть имя последнего антихриста, крест четвероконечный — мерзость запустения, треперстие — печать антихристова, просфора с печатаю сего креста — змиино блевание, под последним антихристом должно разуметь дух его, иначе — духовного антихриста, а чувственного не будет, что этот духовный антихрист убиет не Еноха и Илию, а Христовы веру и любовь, что седмь таинств покорит под себя, что священство Христово вконец истребит по всей вселенной, и наконец, что все предсказанное об антихристе исполнится на десяти российских царях, в духе антихристовом преемственно царствующих»[8].
Окружное послание, написанное, по словам епископа Арсения, «блистательно на радость и утешение всех, ревнующих о святой истине и о соединении всех во единомыслие со святою Христовою Церковию», скрепленное подписями нескольких российских епископов, не всеми старообрядцами было принято. Причин множество: это и невозможность вести открыто духовное просвещение, с помощью собственной периодики, издания книг, на фоне активной (и даже агрессивной) миссионерской деятельности синодальной церкви, имевшей собственные средства массовой информации, это шаткая позиция тогдашнего митрополита Бело- криницкого Кирилла (Тимофеева), приведшая к возникновению противоокружнического епископата, это и недостаточное количество экземпляров Окружного послания, из-за чего оно многим христианам оставалось долгое время неизвестным во всех деталях, это, может быть, несколько декларативный характер послания... Вот что добавляет к причинам его непринятия тот же епископ Арсений: «К сожалению, дух и тон этого руководства не соответствовал обстоятельствам того времени, именно: это разъяснение названо “Окружным посланием единой святой соборной апостольской древлеправославнокафолической Церкви”, коим названием архипастыри сами себя, без народного на то совета и согласия, ставили на высоту церковной непогрешимости, которая, хотя и в подлинности зрится во всем разъяснении и руководстве, но торжественное обнародование которой было РАНОВРЕМЕННО, во-первых, по малочисленности иерархов, и во-вторых, по новости (то есть, недавнему учреждению, отсутствию широкой известности. — В.Б.) самой иерархии, которая в то время еще не успела глубоко и твердо окорениться и составить со всем старообрядством всем явственную и бесспорную единость»[9].
В 1865 году, в надежде остановить раздор, Окружное послание было соборно объявлено «яко не бывшее». Тем не менее, разделение старообрядцев на «окружников» и «противоокружников» не обошло стороной и Калужскую губернию. И у тех, и у других на территории Калужской губернии существовали свои приходы, поэтому мы особо остановились на этом историческом эпизоде. У «противоокружников» имелась своя иерархия. После 1905 года начался активный процесс примирения общин.
Господство новообрядческой церкви в дореволюционной России было закреплено законом. Она обладала исключительным правом ведения миссионерской деятельности. Переход в другое христианское вероисповедание запрещался. Нарушители отсылались на основании 188 статьи Уложения о наказаниях для увещания к духовному начальству. Особенно суровые преследования старообрядцев пришлись на годы правления Николая I. Логика тогда была проста: раз старообрядцы - раскольники, то должны быть присоединены к «господствующей православной церкви». И всё. Принцип этот сохранялся и в последующем, изменилась тактика: вместо запретительных и карательных мер правительство делало большую ставку на просвещение, пропаганду и, хотя не отказалось от давления на старообрядцев, все же вынуждено было делать им некоторые послабления. 3 мая 1883 года был обнародован закон, согласно которому старообрядцам разрешалось выдавать на общем основании паспорта, занимать некоторые общественные должности, совершать общественные богослужения в частных домах, в особо предназначенных для этого зданиях, ремонтировать часовни и молитвенные дома, лишь бы их внешний вид не напоминал бы архитектурного облика православного храма. Этот закон критиковали, называя половинчатым. Вроде свобода, терпимость, и вроде нет. Но мы увидим: благодаря ему прекратились многие дела, связанные с преследованиями за общественную молитву.
В 1905 году император Николай II подписал указ «Об укреплении начал веротерпимости», согласно которому старообрядцы получали право свободно молиться, строить храмы, издавать свои газеты и журналы. С этого времени начинается активный период храмостроительства, старообрядческие общины регистрируются в государственных органах власти.
Предисловие третье
Места компактного проживания старообрядцев на территории Калужской губернии
Старообрядческий центр — это, во-первых, довольно большая территория, заселенная старообрядцами, а не «точечный» населенный пункт. Центр, во-вторых, должен обладать «самобытным творческим началом в рамках традиции»[10]. Чем-то особо выделяться: книжной культурой, особенными традициями пения, оказывать влияние на другие регионы. В рамках такого определения можно говорить о существовании старообрядческого центра на территории современной Калужской области, имея в виду самый ранний период истории послераскольной Русской Церкви. Еще в первой четверти XVIII века в храмах города Калуги служили по старому чину, а леса на территории будущего Жиздринского уезда служили прибежищем для многих старообрядцев (т. н. Брынские леса). Калужская земля играла роль связующего звена между тремя другими старообрядческими центрами — Москвой, Стародубьем и Веткой (Черниговская и Могилевская губернии соответственно).
В XIX веке на территории Калужской губернии существует несколько мест компактного проживания старообрядцев — отдельных деревенек с преобладанием старообрядческого населения. В Жиздринском уезде, например, они были довольно крупными, при этом сам уезд, занимавший почти четверть всей площади губернии, нельзя выделить как старообрядческий центр: все эти деревни, о которых пойдет далее речь, располагались если не совсем скученно, то довольно близко друг к другу, и были территории, где старообрядцев насчитывалось очень мало (к примеру, современный Спас-Деменский район, входивший в Жиздринский уезд). Вот как характеризовал состояние жиздринского старообрядчества калужский епархиальный миссионер И. Жаров 1901 году: «Раскольники Жиздринского уезда расселены преимущественно густыми массами, составляя из себя совершенно сплоченное, в несколько сотен, без примеси православных, население, как, например, деревни Волое, Сусея, Брусна, Гавриловна и др. или, по крайней мере, своею численностью преобладая в несколько раз число православных, как, например, деревни Иванково, Новоселки, Усовка и многие другие. Все селения и деревни с раскольническим населением... расположены вокруг самого города Жиздры и в недалеком расстоянии от него — так, самое дальнее раскольническое селение находится от Жиздры на расстоянии 50 верст»[11]. Таким образом, не уезд, а эту указанную Жаровым территорию Уезда и следует выделять как совокупность старообрядческих поселений. Им не хватает особого самобытного начала, чтобы традиций (например, певческих, книжных и т. д.). И территория, занимаемая этими поселениями, довольно мала, чтобы выделяться в общероссийском масштабе, оказывать влияние на другие крупные регионы.
Из перечисленных выше деревень некоторые ныне не существуют (Сусеи, Брусны). По-прежнему много старообрядцев в Гавриловне и Волом. Эти деревни связаны с городами хорошими дорогами, недалеко пролегает железнодорожная ветка. В Кировском районе Калужской области, где они находятся, есть крупные промышленные предприятия, и сам районный центр сохраняет позиции третьего по величине города области. В настоящее время идет организация небольшой старообрядческой общины в Людинове.
К 1897 году в Жиздринском уезде было около 13700 старообрядцев. Однако точной статистики старообрядчества не существует, цифры встречаются самые разные[12]. На конец XIX века число старообрядцев Жиздринского уезда составляло половину от всех старообрядцев, живущих в Козельском, Мосальском и Мещовском уездах. Как писал тот же И. Жаров, «по своим религиозным верованиям вся эта раскольничья масса делится приблизительно сим образом: тысяч до 16 раскольников принадлежит к так называемым “приемлющим австрийское священство”, тысяч до 4 к беглопоповцам и до 3-х тысяч принадлежат к беспоповщине».
В Козельском уезде выделяется город Сухиничи. В начале XX в. приход здешнего старообрядческого храма (цел до сих пор) насчитывал около тысячи прихожан при семи тысячах населения. Плюс к тому — богатая история здешнего старообрядчества, наличие разных согласий. В середине XIX века к старообрядчеству присоединился целый приход сухиничской единоверческой церкви вместе со священником. Случай уникальный.
Существовали старообрядческие приходы в селах Щелканово Мещовского уезда, Чертень, Устоша, деревни Глотовские дворы (родина известного старообрядческого писателя и апологета И.Г. Кабанова) Мосальского уезда, но здесь они не отличались особой многочисленностью.
Несколько деревень, полностью или наполовину заселенных старообрядцами, существовало в Медынском уезде. Как отмечал в 1893 году священник господствующей церкви Петр Малинин, здесь было четыре прихода (господствующей церкви), где число старообрядцев превышает сотню, пять — где доходит до сотни, семь — где старообрядцев несколько десятков. Всего же в уезде приходов господствующей церкви было около шестидесяти. Старообрядческое население Медынского уезда по сравнению с ЗКиздринским было заметно более рассеянным. Многие из медынских деревень, полностью заселенных старообрядцами, ныне не существуют (например, Таракановка, Беклеши, Острая Лука). Сохранилась старообрядческая церковь в Полотняном Заводе — сейчас ее здание использует община РПЦ.
Иное дело Боровск. С уездным центром связаны жизнь и духовные подвиги мучеников и исповедников протопопа Аввакума, священноиерея Полиекта, боярыни Морозовой и княгини Урусовой. Еще с древности были заложены здесь крепкие православные традиции. Сильным было и старообрядческое купечество Боровска. Благодаря его финансовой поддержке возникали моленные и храмы. Первый старообрядческий епископ Калужско-Смоленский Феодосий (Федор Титович Баженов) около двадцати лет был в Боровске священником[13].
Вот как характеризовал Боровское старообрядчество в 1896 г. учитель Калужской духовной семинарии миссионер Михаил Чельцов: «Раскол старообрядчества силен в самом городе Боровске. В нем при 12—13 тысячах населения 10—11 тысяч раскольников. Градский голова, члены городской управы — раскольники. Общественная богадельня, школы и банк в руках раскола. Боровские раскольники внимательно следят за всеми правительственными распоряжениями и за всяким печатным словом»[14]. Это тот самый Чельцов, который, покинув Калугу, в 1922 году проходил по известному делу Петроградского митрополита Вениамина (Казанского). Вместе с группой духовенства он был приговорен к расстрелу, но помилован. Смертный приговор ему вынесли вторично в 1931 году и тогда же привели его в исполнение. М. Чельцов — автор книг «Единоверие за время столетнего существования в Русской церкви» (1900), «Современная жизнь в расколе и сектантстве» (1905). Московским издательством имени святителя Игнатия Ставропольского в 1995 г. выпущена его книга «Воспоминания “смертника” о пережитом». Михаил Чельцов канонизирован новообрядческой церковью в лике «новомучеников». Боровск — родина известного старообрядческого коллекционера, антиквара, собирателя книг Тихона Федоровича Большакова.
Совсем иная картина — села и деревни Боровского уезда. Это полная противоположность уезду Медынскому. Здесь мало населенных пунктов, которые бы выделялись более-менее заметным числом старообрядцев, разве что Рощинская Слобода, деревни Коряково, Гранищево[15] (приход села Тарутино). Здесь количество староверов едва превышает сотню. Из Рябушинской Слободы под Боровском вышел род известных российских предпринимателей Рябушинских. Все старообрядческие храмы сосредоточены были в Боровске, в уезде их не было — только моленные.
Деревня Гранищево — родина старообрядческого деятеля Егора Яковлевича Карева. Имеет смысл привести краткую характеристику, составленную на него в 1893 году духовенством господствующего вероисповедания. Карев был «известен как строгий и знаменитый представитель Федосеевского согласия. В прежнее время он жил в Москве на известном Преображенском кладбище и в 1884 году был в Казани на беспоповщинском соборе в качестве защитника правил Московского федосеевского собора 1883 года. Он известен и как сочинитель, из-под пера которого вышло известное сочинение в духе беспоповщины, так называемые “Келейные правила”. Передают, что Карев из Москвы нередко посещал село Тарутино для укрепления и утверждения своей братии беспоповцев, что не оставалось без вредных последствий для православия. В настоящее время он постоянно живет в деревне Гранищево, отделенной от села Тарутина только одной рекой Нарой, в собственном доме, обнесенном деревянной оградой, в котором совершаются молитвенные собрания беспоповцев в общей жилой комнате. Но со стороны его, уже ослабевшего зрением и вообще физическими силами, за последнее время вообще не заметно явного влияния на местных жителей»[16].
Саму Калугу нельзя выделить как населенный пункт с заметным числом старообрядческого населения. В начале XX века здесь было три официально зарегистрированных старообрядческих общины, одна из них — старообрядцев, не приемлющих Белокриницкой иерархии (это в то время, когда в Жиздринском селе Колодяссы имелось также три храма и три общины, в Боровске — три храма, плюс моленная старообрядцев, не приемлющих Белокриницкой иерархии). Старообрядчество в Калуге в советские годы поддерживалось за счет притока из губернских сел и деревень, благодаря центральному положению города[17].
[1] О никоновской реформе и ее последствиях см. напр.: Зенъковский С.А. Русское старообрядчество. М., 2006; Кириллов И.А. Правда старой веры. М., 1916 (то же: Барнаул, 2008); Кутузов Б.П. Церковная реформа XVII века как идеологическая диверсия и национальная катастрофа. М., 2003; Его же. Тайная миссия патриарха Никона. М., 2007; Мельников Ф.Е. Краткая история древлеправославной (старообрядческой) Церкви. Барнаул, 2009; Михаил (Семенов), еп. Прошлое и современные задачи старообрядчества // Михаил (Семенов), еп. Собрание сочинений. М.-Ржев, 2012. Т. 2. С. 398- 409; Паскаль П. Протопоп Аввакум и начало раскола. М., 2010; Сенатов В.Г. Философия истории старообрядчества. М., 1995; Шахов М.О. Старообрядческое мировоззрение: религиозно-философские основы и социальная позиция. М., 2001.
[2] Шахов М.О. Старообрядческое мировоззрение. М., 2001. С.103. Курсив М.О. Шахова. Там же автор пишет, что «...расхождение между двумя направлениями в старообрядчестве — между беспоповством и поповством — состоит в оценке никонианской церкви: является ли она ересью 1-го чина, полностью лишенной благодати Святого Духа, приходящих от которой следует присоединять к Церкви как некрещеных, через крещение, или же ересью 2-го чина, духовные лица из которой могут быть приняты соответствующим образом, через миропомазание, с сохранением сана. Все мировоззрение, вероучение, богослужение и практическая жизнь старообрядцев обоих направлений основывается на выводах из того или иного решения этого основного вопроса» (С. 97—98).
[3] Шахов М.О. Старообрядческое мировоззрение. М., 2001. С. 53.
[4] Сенатов В.Г. Философия истории старообрядчества. М., 1995. С. 84—85.
[5] Карташов А.В. Очерки по истории русской церкви. М., 1992. Т. 2. С. 179.
[6] Солженицын А.И. Третьему собору зарубежной Русской церкви // Солженицын А.И. Публицистика.: В 3 Т. Ярославль, 1995. Т. 1. С.209-210.
[7] Достоевский Ф.М. Бесы // Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений.: В 30 т. Л., 1974. Т. 10. С. 199-200.
[8] Арсений (Швецов), еп. Истинность старообрядствующей иерархии противу возводимых на нее обвинений. Мануйловка, 1885. С. 189—190.
[9] Там же. С. 190-191.
[10] Агеева Е.А. Был ли на Калужских землях старообрядческий центр? // Старообрядчество: история, культура, современность. Тезисы II научно-практической конференции (Москва, 24—25 апреля 1995 г.). М., 1995. С. 87—89.
[11] ГАКО. Ф. 33. Оп. 2. Д. 1451. Лл. 3—Зоб. Названия деревень приведены в соответствии с докладной запиской И. Жарова. Здесь и далее господствующая в России церковь, управлявшаяся Синодом, именуется православной только в цитатах.
[12] См.: Осипов В.И. К вопросу о численности старообрядцев Калужской губернии в XIX — первом десятилетии XX в. // Старообрядчество: история, культура, современность. М., 2000. Вып. 8. С. 33—38.
[13] О воровском старообрядчестве см.: Осипов В.И. «В Боровеск, на мое отечество, на место мученое». Калуга, 2007.
[14] ГАКО. Ф. 33. Он. 3. Д. 2013. Л. 9.
[15] См.: Боченков В.В. История старообрядческих моленных д. Гранищево Боровского уезда // Боровский краевед: Археология, история, культура, музееведение. Боровск, 1997. Вып. 7. С. 151—154.
[16] ГАКО. Ф. 33. Он. 3. Д. 1901. Л. 115.
[17] Подробнее о старообрядчестве города Калуги см.: Боченков В.В. «Не ищи же воли своей...». Ржев, 2009.